"В РЯБЧИЧИ. 1936 ГОД.

Только выехали из Дубровки, как дорога круто пошла вверх до деревни Давыдчичи и дальше. Пришлось слезть с повозки и идти пешком. Вдоль дороги, ни одного деревца – только отдельные кустики с обломанными ветками. Странно. Почему так? Вскоре все прояснилось. Ветки ломали все кому не лень, чтобы погонять лошадей, которые никак не хотели бежать.Наконец, команда отца - садиться, и лошадка от деревни Алешня затрусила ногами веселее - пыльная дорога пошла под уклон, и мы начали вглядываться вдаль. По обочинам дороги ни деревьев, ни кустарников, которые закрывали бы обзор. «Смотрите,- уже видна колокольня Рябчинской церкви» - сказал отец. Над зеленой далью возвышалась белая стройная колокольня. Но озера не видно! Миновали деревню Любимовку, пересекли шоссейную дорогу СМОЛЕНСК – ОРЕЛ. Еще с километр проехали, и прямо перед нами красивая церковь с позолоченными куполами и высокой колокольней с крестом, окаймленная зеленью деревьев. И опять не выдержали – спросили отца: «Где же озеро»? «Сейчас увидите» - и он показал рукой напротив. От церкви едим вниз: и вот оно - озеро! Широкая плотина перегородила реку по имени «Белизна». Въезжаем на мост, верее, став с двумя водяными колесами. Одно - для мельницы, второе - для сукновальни. Проехали до конца плотины, и слева, над песчаным обрывом, стоял добротный деревянный дом, с тремя окнами на дорогу и двумя - в торце, на юг. «Здесь мы будем жить», - сказал отец. Не ожидая взрослых, мы - дети взбежали на крыльцо, уселись на скамейки по обе его стороны и смотрели на прекрасное озеро, окруженное зелеными холмами, с разнообразными лиственными деревьями амфитеатром произраставшими по их склонам. Большая часть водной глади была чистой, лишь у берегов красовались белые и желтые лилии, да у противоположенного берега озера выделялись окраской камыши. Вот там – то и жили бесчисленные водные пернатые, о которых нам говорил отец, и которых нам предстояло ловить! Был прохладный июньский день 1936 года. Ни ветерка. Что нас поразило, так это то, что чудесная цветная картина склонов холмов с церковью и белой колокольней отразилась на водной глади озера! И мне захотелось, когда-либо нарисовать всю эту красоту! Ведь я уже в Ленинграде научился немного рисовать! А под горой, в нескольких десятках метров от нашего дома в бучиле плескались, выпрыгивая из воды, мальки, убегающие от какого-то хищника. Еще более мы удивились, когда увидели, что какой-то большой кот ловит рыбешку в мелком ручейке, выбегавшем из бучила. Нет, отец нас не обманывал! Особенно после того, как нам показал на птичку, которую он назвал курочкой. Она, то перелетала, то перебегала, казалось по воде у противоположного берега водоема. Позже мы узнали, что этот водоем образовался при многих половодьях, когда вешние воды переливались через плотину, и вмиг, размывали ее. Бушующий поток воды и вырыл этот котлован большой глубины. А имя ему – «бучило», дали, вероятно, потому, что в его воде отмачивали осенью треску конопли – бучили. Теперь в дом! С крыльца – в сенцы, там - на чердак лестница. Интересно, что там! Но это – потом! Кладовка пока пуста, Дверь в придел. Русская печь слева. Справа кухня с одним окном на дорогу. Еще дверь, и мы в большой светлой комнате с тремя окнами. Полы деревянные, неокрашенные, но белые. Слева выступает из спальни голландская печь, проем в спальню - посреди перегородки, отделяющей ее от зала. В спальне одно окно. Здесь будем все вместе спать. Отец с мамой на железной кровати, а для нас – троих, отец сделает полог на козлах. Пока мы все осматривали, в зал внесли и установили красивый письменный стол с резьбой и голубым сукном поверху, с ящиками и резными ножками. Кресло – качалку, с плетеными сиденьем и спинкой. Я и Геня тут же захотели покататься на нем. Мне – Анатолию было уже девять с половиной лет, а Геннадию – семь с половиною лет. Вячеслав уже чувствовал себя взрослым. В Ленинграде получил он другой социальный опыт, поэтому его интересы были совсем другими, чем у меня с Геней. Он остался около взрослых, разгружающих повозку, распрягающих лошадь, и оказывал посильное участие: лошадь ли подержать за уздечку, подать ли что, отнести вещи. Но главное, что его интересовало – это, когда все вещи будут перенесены, то надо подойти к маленькому домику, что около нас под горой и поговорить с мальчиком, которого бабушка назвала Петькой. Правда, был он старше его года на два. И других ребят много набежало – посмотреть на приезжих. Один из них большой и сильный сразу понравился Вячеславу. Он смело подошел к брату и стал помогать ему носить вещи, утварь п т.д. Звали его Сергеем. А кое-кто - Буглаем. Не потому ли ему дали такую кличку, что быка в деревне называли Бугаем? Так Сергей Баранов стал лучшим другом брата. Мне он тоже нравился: большой, сильный, с доброй, как бы застенчивой улыбкой. И никто не плавал, так красиво и быстро, как он. Брасом, кажется, называется. Тело его, когда он плыл, выступало над водой, на пол корпуса. Забегая вперед, скажу, что Сергей был и инициативным, и смелым. Это он первый с Вечиком воплотили в жизнь конструкцию педального автомобиля, описанного в газете «Пионерская правда». В это время в деревне не было ни одного автомобиля, ни одного велосипеда. Трудно было достать фанеру для кузова, металлический коленчатый вал, колеса, руль. Получился автомобиль с колесами, отпиленными от бревна, к которым, гвоздями прикрепили коленчатый вал, согнутый из тонкого .стального прута. Нашли только один пруток, но тонкий. «Баранка» автомобиля тоже была деревянной. При первом же испытании на пыльной и песчаной деревенской дороге крепление коленчатого вала к колесам отказало, и дальнейшее перемещение машины осуществлялось большим количеством желающих покататься. Это было событие! Не только все мальчишки Заозера пылили босыми ногами, толкая автомобиль, но и девочки завидовали счастливчикам, наблюдая на обочине.

Прошло немного времени после этого, и опять вся деревня говорила о Буглае. На этот раз, на призыв Партии и Правительства вступать в аэроклубы, готовится к обороне – стать летчиками. Сергей с братом решили испытать себя: смогут ли они последовать призыву. Они решили прыгнуть с парашютом. Так как ни парашюта, ни вышки вблизи деревни не было, то прыгать решили с чердака дома с простыней. Как и положено, первый прыгнул инициатор идеи - Сергей. То ли «парашют» их не раскрылся, то ли еще какая причина, но приземление было жестким - Сергей сломал руку. Деревенские жители смеялись.

Дружба брата с Буглаем продолжалась и далее. Вся страна готовилась к войне: в школе изучали устройство винтовки образца 1873 ? года (пестик, гребень, рукоятка…), девочки тренировались работать санитарами – все стремились в комсомол. Пришло время, и Сергея приняли в комсомол, а Вячеславу четырнадцать лет исполнится только еще через год! Обидно! Пришлось соврать, и его приняли в комсомол! Теперь можно носить значок КИМ, получить билет. На билете фотография. Вот и осталось для нас на память эта единственная фотография! Еще много пришлось им вместе жить, работать во время войны, до середины 1942 года.

Ознакомившись с домом, я с Геней прошли в сад за домом. Большие и длинные сараи нас не заинтересовали. Зато сад был хорош. Яблони и несколько груш были высокими и ветвистыми. Земля, на большей части участка, была вспахана, в том числе и под плодовыми деревьями. Справа, внизу была обширная заросль вишен высотой более двух метров. И ягод было много, но еще незрелых. На кустах смородины, крыжовника тоже было обилие ягод. Конечно, мы пробовали их, но кушать их было еще нельзя – слишком кислые и твердые.

Разгрузка, расстановка вещей была закончена, а нас никто не вел к озеру. Одних нас не пустили, хотя проезжая по платины, мы видели большое количество мальчишек, купающихся в озере. Как не быстро бежало время, но мы никак не могли дождаться вечера. Вечером мы пойдем с отцом вниз на речку ловить руками раков. С наступлением темноты отец зажег фонарь «Летучая мышь» и повел нас по берегу реки. Нас отвлекали вечерние звуки, то кряканье, то блеяние и другие непонятные звуки. Отец кое-какие звуки объяснял: « Это кричит утка, это поет птичка «баранчик», Он блеет, как овца». Но многие наши вопросы оставались без ответа. Над нами вдруг начали летать какие-то птицы. И когда отец сказал, что это не птицы, а «летучие мыши», то мы были обеспокоены: не вцепятся ли они в наши волосы? Из сказок мы слышали об этом. Хотя отец сказал, что это неправда, но мы покрепче натянули на головы свои картузы. Фонарь давал мало света, и мы видели, что при нашем приближении кто-то уплывает с мелководья в глубь. Наконец, мы увидели несколько раков. Отец не решился их ловить, пока мы не насмотримся на них. И как мы были рады, когда на отмели отец поймал одного, а потом еще второго рака. Первый хотя и был меньше, но сумел вцепиться в пальцы Вячеслава. Тот стряхнул его с руки – хорошо на песок берега. Отец решил, что на сегодня нам хватит, обещал какой-то новый способ ловли: сетками с жареными лягушками. Мы были довольны. Отец не обманул нас – мы будем жить здесь и это не Радичи, где в ручье только и ловили лежней! И не Дубровка, где только и есть интересного, так это железная дорога, паровозы и мост через реку Сеща.

Это была первая и последняя вылазка отца с нами на природу по нашим интересам.

Правда, на следующий день он страховал, обучая нас плавать на озере у моста, где купались и взрослые и малыши. Но только один раз. В дальнейшем нашими учителями во всех делах были старший брат и его друзья. Спустившись от дома к бучилу, мы набрали в стаканчики ягод земляники, а пройдя к озеру обнаружили заросли малины, ежевики. Но они еще не созрели. Берега и озеро были чистыми, как бы ухоженными. Ни кустарников, ни бурьяна. Отдельные деревья были обкошены Поражало обилие разнотравья. Трава мягкая, земля без кочек. Берег не захламлен. Ни бутылки пустой, ни газет, ни консервных банок. Пахнет сеном, от ровных скошенных рядов. Несколько мужчин – колхозников, следуя один за другим, дружно косили луг. Вячеслав сорвал с дерева высохшие листья, размял их и завернул в листок газетной бумаги. Получилась папироса. В Дубровке мы уже пробовали курить. Но может быть эта папироса не будет такой горькой и противной, как покупная? Вячеслав закурил, но ничего не сказал. Я захотел тоже попробовать. Попробовал. Закашлялся. Выплюнул папиросу и больше никогда не пробовал. Были насмешки - маменькин сынок, что не следую моде. Но ни я, ни Геннадий так и остались некурящими. А Вячеслав, получил опыт на улице Ленинграда, изредка курил в деревне, но тайно. Когда же началась война, и его, как и других ребят и девушек послали рыть окопы, то и явно - в присутствии родителей. Засохшие листья конопли были также забракованы. И ему оставалось только искать пустые бутылки, чтобы сдать их в магазин и купить пачку табака. Папиросы были дорогими. Мужчины курили самосад. Табак выращивали на огородах, рубили и завертывали в листок газетной бумаги.

На второй день приезда я понял, что хотя мы и видели много уток, но они были в камышах у недоступного противоположенного берега озера. Да и охота на уток была запрещена.

Быстро мы научились плавать, наступила жара, и мы целыми днями стали купаться, а потом и ловить на удочки рыбу. Вячеслав рыбной ловлей не увлекся, а большую часть время проводил с друзьями, то изготовляя что-либо, то помогая родителям. И я был неудовлетворен только купанием и ловлей рыбы удочками, особенно, когда клев был плохим. Но Геннадий упорно ждал клёва, даже тогда, когда его не было. Я уходил домой, ложился на живот и читал книгу за книгой. Днями можно было видеть на реке, под мельницей, стоящего по колено в воде еще маленького Геню с удочкой в руке, в напряженной позе: что еще немного и нужно будет подсекать рыбу. Однажды, ему здорово не везло. В это время по платине проходил, хорошо нам знакомый, продавец магазина. «Геня,- крикнул он,- дай рыбки»! С досады тот в ответ: «От моей рыбки – встанешь на дыбки»! Мужчина был навеселе, да и шутник порядочный. Он к Гене, тот бросил удочку и убегать. Почти до здания сельсовета гнался за Геней, о чем рассказал он, со смехом, родителям.

. Родителям было не до детей. Работа на огороде, заготовка кормов корове и лошади, прием больных животных с 6-ти утра до 9-ти, отец лечит, режет сбитые несоразмерными хомутами холки лошадей; мать греет воду, промывает раны – она работает у отца за санитара. После 9-ти утра отец едет в один из 26 колхозов проводить вакцинации коров, свиней, и т.д. А мама на свой огород в 25 соток. А в пору сенокоса - еще и на луг. родителям заниматься воспитанием детей времени не было. Разве только своим примером в отношении к людям, животным, растениям, колхозному и чужому имуществу. Отец понуждал к полезному, по его мнению, труду, мама никого не понуждала и никаких душеспасительных бесед не вела. И отец и мать не очень были озабочены, когда дети болели. Во всяком случае, мне так казалось. Лечили аспирином, вареньем и несоленым салом, растирали скипидаром.

Один год – перед войной, я ехал на лошади верхом с озера, где ее поил и купал. Спускаясь с плотины к дому, лошадь побежала и на спуске споткнулась. Я крепко держался за гриву, поэтому кувыркнулся через голову, и плашмя, спиной, ударился о землю. Как конь не наступил на меня – не знаю. От этого удара, или от двух воспалений легких, мной перенесенных ранее, но кашель у меня был и днем и ночью. Родители пригласили местного фельдшера по фамилии Партнов, который посмотрел мои веки и сказал, что у меня малокровие, нужно больше молочного железа, но у него нет этого лекарства, поэтому рекомендовал использовать новые гвозди. Вечером их нужно втыкать в яблоки, на следующий день - съесть. Яблоки, конечно, у нас были. Однако, с новыми гвоздями тоже было непросто, так как и в магазине они были «не первой свежести». Но купаться целыми днями в реке и на озере мне не запретили. Сегодня такое отношение родителей к своим детям и представить не возможно.

 

В год переезда из Дубровки в деревню Рябчи Вячеславу было 11,5 лет, мне 9,5, а Геннадию – 7.5 лет. Так как родители делали свои полезные дела, то освоение окрестностей было у нас постепенным, по мере того, как мы взрослели и смелели. Это - вначале окрестности дома, сад, огород, озеро у платины, ближний к нам его берег, заливной по весне луг. И только освоившись здесь, начали доходить до леса у деревни Болотня. Но мы боялись заблудиться, так что собирали ягоды и грибы только по краю леса.

Какое же обилие рыбы можно было увидеть в озере и глубоких вирах реки! На мелководье заплывали косяк за косяком стаи рыб, разных пород. Смелее и проворнее всех, только недавно проклюнувшие из икры, тысячи мальков. На большей глубине здесь же, прогуливаются более взрослые стаи, а еще глубже, в воде, видны только темные тени крупной рыбы. Но, как жаль, что они почти всегда сыты! И ловим мы только мелочь. Более результативной была ловля рыбы в реке с помощью плетеной корзины.

Так многие малыши ловили рыбу. Иногда, целыми днями. Посинеют, если вода холодная, полежат голыми на горячем песке, и опять в реку. Деревенские дети всегда разутые, в длинных штанах и рубашках с длинными рукавами из самотканого материала, иногда покрашенного в синий цвет. Мы же, братья из города, в майках и трусах. И очень удивляемся: как могут взрослые терпеть жару в брюках и рубашках!

Наше знакомство с деревенскими ребятами прошло незаметно. Они встретили нас дружелюбно. Да и мы уже не были новичками в деревне. Детей было много. Но они не враждовали ни между собой, ни с ребятами других деревень. Вячеслав дружил и ходил за ягодами и грибами не с нами - малышами, а с Сергеем и другими ребятами своего возраста. Поэтому я с Геней уходили от дома с опаской – не заблудиться. Особенно в лесу. Нас никто не трогал, когда мы проходили деревенскими улицами Болотни. Не было агрессии у деревенской молодежи. Не было драк и среди взрослых. Улицы были всегда заполнены детьми. Зимой на санках, скамьях и решетах. Лыж ни у кого не было. Это была наша мечта. Коньки отец привез для фигурного катания. Кто-то подарил ( из раскулаченных) за ненадобностью. Прикручивали мы их к валенкам ремешками или веревками. Реальные обстоятельства требовали самостоятельности и умение жить в коллективе.

То, о чем я вспоминаю и описываю, в большей мере, кануло в вечность. Наше озеро. Как много было жизни в нем! А, питающая его река, не даром получила название «Белизна». Тогда было озеро молодое, чистое, не заросшее травой с лилиями у берегов, где не просматривалась быстрина, то есть, русло реки. Река работала –вращала четыре водяных колеса в двух ставах. Один став – это мельница и сукновальня, и второй – лесопилка. Новые хозяева после Революции не уберегли второй став, где вода работала на лесопилку. Толстые кряжи деревьев зимой привозили и сгружали на лед. А весной, лед таял и кряжи, один за другим, по воде направляли во второй став, где их распиливали на доски и тёс. Но и мощная платина стала менее надежной. Появился ее участок небольшой ширины и недостаточной высоты. После одного весеннего паводка, когда уровень воды в озере вовремя не снизили, и она, в считанные минуты, смыла ее, заодно сделав глубокий котлован, который назвали Бучилом или Буком. Его использовали чтобы бучить (отмачивать) коноплю. Вода смыла и часть дороги. Возвышение над дорогой, где стоял наш дом, преградило путь бурному потоку, в результате её берег вода подмыла чуть не до стен нашего дома. Теперь, сидя на крыльце, мы видели, как тяжела песчаная дорога для лошадей с гружеными повозками, как бьют их, когда у них не хватает сил. А вечером, когда начинает темнеть, плескается рыба, перелетают плавающие курочки и чирки (маленькие утки). По ручью, который выбегает из бука, на мелководье, трепещется мелкая рыбешка, решившая доплыть до реки. А большой кот терпеливо ждет её на перекате.

Для оборудования части дома под лечебницу нужен был столяр. Отцу посоветовали обратиться к Сергееву Иосифу Ефимовичу, так как лучшего специалиста не найти. Работал он в колхозе, но внеурочное время согласился выполнить необходимые работы. Так, в первые же дни приезда. познакомились мы с этим семейством. Нужный объем работ выполнил он не сразу, не вдруг, так как делал для колхоза то повозки, то сани, то гнул полозья и дуги, и многое другое. Красивым барьером отделил жилое помещение от лечебницы Чудесное .кресло с выгнутыми спинкой и поручнями изготовил для отца, а для посетителей диван с резной спинкой.

Только благодаря его золотым рукам и большому трудолюбию, жители нашей и соседних деревень, и в первую очередь интеллигенция, регулярно получавшая зарплату, обзавелись комодами ручной работы, сундуками, стульями, табуретками и диванами. Хороший сундук сделал он и для мамы. С той поры прошло 77 лет, а все три изделия служат нам до сих пор. Не рассохлись, не расшатались и не ремонтировались. Все в моей семье хотят сидеть в этом удобном кресле, но уступают его мне, как старшему. А диван и сундук использует внучка.

Познакомились мы с его женой Анной Александровной и с их детьми. После войны жене хозяина было присвоено звание «Мать героиня» и медаль. А несколько лет назад, у школы установили памятник – мраморную плиту из черного гранита, на поверхности которого, как бы, из туманной временной дали, появляется скромная труженица с милой улыбкой. Таких героинь в нашей деревне было пятеро. И, ниже – на плите напоминание всем живущим:

Жить на земле – судьбы подарок,

Ее всем нам Всевышний дал.

Всем заповедно помнить надо,

Что мать – начало всех начал.

В семье было трое взрослых и одиннадцать детей! Дети были в радость. Дружные, спокойные, уважительные и трудолюбивые. Старшие помогали растить младших, пасти скот, гусей и уток.

Поэтому трудовая семья не бедствовала даже в тридцатые годы.

Когда мы познакомились с семьей, то увидели у детей гитару и балалайку, сделанные Иосифом. Звучание инструментов было отличное. Колышки из твердого дерева, так как металлических колышков в магазине не было, дэка - из ели и только лады - металлические. По виду изделия не отличались от фабричного. Сколько надо было терпения, знаний, кропотливой подборки материалов, сушке, подгонки, чтобы получились отличные инструменты! Был у них и семейный ансамбль: дети играли на гармошке, гитаре и балалайке.

На семейном снимке 1936 года семья Сергеевых. Бабушка, отец и мать, и шестеро детей: двое старших с гитарой и балалайкой, сделанные Иосифом.

Отец мой попросил Иосифа сделать и мне балалайку. Получилась она звучной и певучей. Быстро научился я на ней играть все мелодии, какие знал, подбирая по слуху.

Дружили со старшими Сергеевыми, не только мои родители, но и я, с моей женой Владленой. Каждый год, приезжая в деревню, первым делом, посещали мы их дом. Рады были поговорить с Иосифом, послушать его - человека умного, наблюдательного, имеющего собственное мнение, самостоятельного человека.

Во время оккупации семья не покидала село. Поэтому о событиях в деревне и окрестностях, которые произошли, когда мы жили в Дубровке, мне рассказали Иосиф Ефимович, его дочь Евгения и сын Леонид ( некоторые называли его Алексеем). Леонид был другом Вячеслава, его одноклассником. Оба 1925 года рождения, в один и тот же день были мобилизованы и направлены на фронт. В Восточной Пруссии Вячеслав был убит, а Леонид тяжело ранен.

Подружился и я с его сыновьями Александром и Леонидом.

И каждый раз, когда я, как старший, сажусь в кресло, сделанное Иосифом 77 лет назад, я с теплотой вспоминаю Иосифа, его жену и всю семью Сергеевых. Мне повезло встретить их на своем жизненном пути.

Семья Филатовых тоже была многодетной – их было девятеро.

Мой брат Вячеслав дружил со старшим – со Степаном. Моя мама привечала Егора, мальчика с девичьими пристрастиями, вязать кружева, делать аппликации. Но, главное, Родители Филатовы – отец Иван и мать Анна были спокойными и любящими детвору людьми, не смотря на шумные наши сборища в их небольшой хате, крытой соломой. В ненастье или при сборах всей ватагой в лес или на реку, она служила клубом веселых и находчивых. Сергей Баранов, Степан и Вячеслав делали педальный автомобиль, но колеса и руль сделал Иван. В колхозе работал он плотником, но семья жила бедно. Приходилось и голодать. Степана и Егора мы старались подкормить. Мама и другие женщины заказывали Егорику связать кружева для отделки простыней и подушек, и платили ему за это.

Несмотря на свою бедность были они людьми простыми, добрыми и не жадными – делились , чем могли, например – яблоками. Запомнился случай, когда в летнее время пришлось им зарезать теленка. Анна в большом ведерном чугунке сварила его и пригласила всю ватагу к столу. Мясо, да еще летом в деревне было в редкость. Ели, в волю, что называется « от пуза».

Не мудрено, что вся семья через год, поехала по набору осваивать Дальний Восток. На реке Амур и осталось все семейство. В родные места вернулся уже после войны только Егор Иванович. Наша дружба продолжалась. В армии он занимался связью и приехав, стал работать на межколхозном радиоузле. Это он первым в деревне установил радиоприемник с батарейным питанием, а , позже, и первый телевизор, который смотреть приходили многие односельчане, в том числе и я с женой.

Дружила наша семья и семьей председателя колхоза «Бедняк» Якутовым Андреем Ивановичем и его женой. К сожалению, они построили дом в деревне Чет, поэтому мы бывали у них редко. Когда ходили в лес за грибами, то обязательно заходили к ним. Хозяйка доставала из печи топленое молоко с запекшей пенкой и угощала нас. Было очень вкусно. Перекусив и отдохнув, мы возвращались домой. Сын их Володя после войны был желанным для всех деревень человеком, который привозил передвижную киноустановку и наклеивал на стенах магазина и конторе колхоза, что нам будет показан такой то фильм. Это был праздник. С нетерпением ждала публика, от стара до млада, начала кино. Но, как неизбежное и неотвратимое событие, перед этим приходилось выслушать лекцию о международном положении, которую, как правило, делал директора школы.

Самая большая дружба нашей семьи была с Акуленковыми. В год нашего приезда они переехали из переоборудованной бани, около нас – под горой, в другой дом. А в доме – бане остались жить только их родня – раскулаченные. Хозяина Егора мы не знали, так как его, как «врага народа» опять в 1937 году взяли на перевоспитание.

Познакомились мы с его женой Антониной Сергеевной – портнихой – самоучкой и ее троими детьми: Марией, Владимиром и Василием. Кроила она быстро, например, кофту – минут за 10. Сам выдел. Мария работала в животноводстве, следовательно, дружила с моим отцом. Другом Владимира был мой брат Вячеслав – однолетки, и до войны и во время войны работали они вместе. С Василием подружились мы после войны, когда он подрос. Но самые теплые отношения были у меня и у моей мамы с Антониной Сергеевной. Была она не красивой, но симпатичной, с фигурой мешковатой, полной, а лицом умным, благожелательным, приветливым, с еле заметной улыбкой. В отличии от моей мамы Сергеевна была всегда дома за швейной машинкой и с охотой слушала все, о чем я ей громко читал. Умная, добрая, все прощающая и всегда спокойная, не помнящая зла, она была идеальной слушателем и интересным собеседником.

На свое несчастье вышла она замуж за Егора – мастера на все руки. Сани ли сделать, дрожки ли, дом срубить, мельницу построить, наладить и молоть. К 1930 году в деревне Алешня был дом – полная чаша, племенной жеребец по кличке Шорох, корова, несколько свиней, овец и всякой птицы. Но была у них паровая мельница, а Егор - мельник и владелец в одном лице. И детей уже трое: дочь – 8, сыновья 5 лет и 1.5 года.

Мельницу конфисковали – дали документ, корову свели в колхоз в деревню Жуково, а жеребца, свиней, овец, комод ручной работы и часы с боем без расписки увезли.

«И прислали в наш колхоз председателем городского – двадцати пяти тысячника,расказывалаМария - . Поселился в нашем доме. Занял зал, а нас выселил на полок – за печь. Вот так пожили – пожили мы на полке.

Но пришло время, и согнали нас с полка! Жена с детьми – иди на все четыре стороны».

И повезли Егора осваивать Север – на восемь лет.

Север и там не изменил его трудолюбивую натуру. На заготовке сена сделал косу взамен применяемых там больших серпов и стал ударником. Ослеп мельник, износилась мельница. Егор взялся и восстановил мельницу. И пришел бывший слепой мельник, пощупал новые кулаки шестерни мельничного колеса, проверил – хорошо ли накованы жернова, в пальцах размял муку, и похвалил Егора. За хорошую работу и примерное поведение дали ему хату и вольное поселение. Разрешили приехать его жене с детьми. И хотя было голодновато, но выручали грибы и ягоды. Десятилетняя Манечка восемьнадцать километров лесом ходила на пристань к Северной Двине, где продавала чернику: три стакана на рубль.

И срок сократили Егору с пяти до четырех лет. Вернувшись в свой район, восстанавливал он одну за другой колхозные мельницы, а затем отстраняли его от работы, считая, что теперь и сами сумеют руководить. И опять, добив мельницы «до ручки», приглашали его с одного колхоза в другой.

- И вот, Толик,- вспоминала Мария Егоровна, - посчитала я: эта хата восемнадцатая, в которой я теперь живу. Отцу пришлось всякими работами заниматься. И коров пас, и колеса к телегам, и сани делал . И переехали мы с Чета, Толик, опять в Рябчи : в маленькую хатку, под горой, где ваша банька стоит.

Однажды ,16-го, нет- 15-го марта 1937 года, была масленица, и мужчины ходили по деревне друг к другу – опохмелялись. И к нам пришел председатель колхоза и просил отца сделать подрессоренные дрожки. Но тут подъехали двое в кожаных куртках. Вошли в хату. А хата наша была вся-вся обклеена газетами. Хата им понравилась. Говорят: «Вот кулачье! Все им нипочем. Опять обжились! Где хозяин?»

«Во дворе – дрова колет», - ответила мать. «Позови, Маня, отца». Вышла я. Говорю: «Папка, тебя зовут, двое приехали». «Ну, Маня, теперь – все», - и отец с силой вбил топор в колоду. ( Голос Марии задрожал, и слезы побежали от горьких воспоминаний того прошлого).

И пришли мы в хату. Приезжие начали обыск. А что ищут – не говорят. А что искать: мы еще ничего и не успели нажить. И коровы не было. Но что-то искали: и в подолы заглядывали. Ну, нашли две фотографии: мамкиного кума – Иванова. У него вот тут, напротив , магазинчик был. Спрашивают: «А это кто»? « А это наш кум». « А где он теперь живет»? «В Бежице, так и так. Сыновей – двое». Забрали эту фотографию. И отца увезли.

А 18-го мамка понесла ему в Дубровку сухарей. И в тот же день паводок прорвал платину, и нет перехода, и нет озера. Занесла вода в кусты и наших кур и петуха. Я их потом ловила.

А на завтра мамка пришла. В Смоленск на суд ездила. И дали отцу тюремный срок - 8 лет .

- Вот, Толик, сны сбываются. Мамка на суде, а я дома с детьми. И во сне мне говорят, что бате дали восемь лет. Открывает мать дверь, я ей: «Мам - восемь?» «8-ем. Откуда ты знаешь?» «Во сне сказали». Вот тут- то и начали меня донимать в школе. Особенно учитель Кузнецов –он залился.

- Поставил он мне по зоологии кол, и я не стала даже сдавать экзамены. И меня с 7-ого в 8-ой не перевели. А вот Бырдиков Колька закончил все по-хорошему. Пошел поступать в 8-ой: не приняли – сын «врага народа»! Написали Крупской – она: «Разрешить»! Но все равно не приняли. И уже в 1941 всех молодых погнали рыть окопы, а меня не взяли. Но прошел месяц, и мне доверили гнать колхозный скот на восток. А по возвращении поставили председателем колхоза. И я справлялась.

- Мой батя, Толик, не дожил до Победы – при реабилитации сообщили, что умер в марте- апреле 1942 г., а где - не сообщили. В какой местности не указано. Раньше было сообщение, что рубил он в Краснодаре какую-то фабрику.

Как могла выжить в глухой тайге Антонина Сергеевна с тремя малыми детьми? И в родном краю, враждебно настроенным по определению, когда можно было рассчитывать только на помощь родственников, которых еще не постигла та же участь.

Только трудом, любовью к детям, изобретательностью, верой в то, что все образуется, все преодолеем. Что Господь и Царица Небесная не оставят и пошлют свое благословение. И как жить без крова, без земли, без образования, без профессии, с тремя детьми в условиях деревни? В условиях, когда ,даже сочувствующие односельчане, боятся тебе помочь.

Пришлось осваивать швейное дело. Без учителей, без пособий. Я сам видел, как пришла женщина с просьбой сшить блузку. Без метра материал был раскроен по данным фигуры в течение нескольких минут. И швейная машина заменила паровую мельницу. Как это упустила власть? И как только Сергеевна ( и другие семьи кулаков) обзаводилась жильем, всегда получалось, что только у нее могли останавливаться и жить различные представители власти (милиционеры, прокуроры, командировочные, судьи, агитаторы). Так как у них всегда было чисто, еда приемлемая, обстановка доброжелательная, платы не требовалось.

Когда Антонина Сергеевна узнала, что умер Иосиф Виссарионович Сталин, она плакала.

- Чего ты плачешь, - спросил я.

_Теперь война будет, и Сына Ваську на войну погонят. Ведь Сталина все боялись!

Интересно было посетить наш сельмаг. То, что мы увидели – разочаровало нас. Ни хлеба, ни булок, ни печенья не было. В двух стеклянных банках на витрине увидели мы конфеты: подушечки и ландрин кусочками разной формы. На верхней полке рядом одна к одной стояли консервы – крабов. Самая загруженная была вторая полка. Слева размещались пол литровые бутылки с водкой, справа – такие же бутылки с плодоягодным яблочным вином и небольшим количеством четвертушек с водкой. На прилавке лежали неопределенного цвета небольшие стопки материи, женские трикотажные чулки, спички, иголки, булавки. За прилавком стояла бочка с камсой, с запахом ржавчины. Продавщица что-то вязала, и не прореагировала на приход нашей ватаги, продолжала свое занятие. Она знала, что у нас не бывает карманных денег, а пустых бутылок мы не принесли.

Позже мы узнали, что дефицитные промтовары отпускали покупателю, если он сдавал определенное количество яиц или мяса.

Летом, прямо в лесу, районная потребкооперация принимала у населения ягоды и грибы и тут же их консервировала. Большой чан подвешивали над костром, кипела вода с пряностями, и в него бросали грибы, не придираясь к их качеству. Принимали и червивые. В воде черви всплывали и черпаком их выбрасывали. Мы детвора этим подрабатывали. В лес ходили за девять километров в Росчисти, за Вторую Болотню, где собирали много белых грибов. Старики говорили: «Ни к добру такой богатый урожай грибов - быть войне.»

Время от времени по деревням проезжала повозка, с большой платформой, на которую старый еврей складывал необделанные шкуры домашних животных, кости, тряпки, которые приносили крестьяне и получали за них мыло, спички и мелкие изделия для домашнего обихода.

Для пятимиллионной армии, нужны были кожи для изготовления ботинок и сапог. Было решено обязать население сдавать кожи свиней государству. Исполнение строго контролировалось. Крестьяне были не довольны, так как вкус и качество сала ухудшались.

После войны уже не приезжал трудяга – еврей. Видно, не дожил он до конца войны, а среди местного населения желающих продолжить полезное дело не нашлось. К тому же разрешили не снимать свинную шкуру, а опаливать.

Многих евреев сгубили гитлеровцы. И в нашей местности, в районных поселках, не стало замечательных портных, сапожников, парикмахеров, слесарей, жестянщиков. Новое молодое поколение евреев переехало в областные и крупные города, в столицы. Освоило новые профессии в медицине, культуре, экономике, и статистике, в журналистике, политике и адвокатуре, нотариусами и руководителями в разных областях деятельности, в различные фонды, правозащитные организации, организации по экологии, по защите прав человека. Заменить классных специалистов евреев, в покинутых ими профессиях, в полной мере, никому не удалось.

Кончилось наше счастливое детство 9-го августа 1041 года, когда рано утром, как гром с неба, без выстрелов, пришли немцы."